Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

просьбы, а потом собак тех резать — а кровью подол девы Марии кропить, чтобы молитва дошла, это уже самое настоящее кощунство. А мясо собачье потом выбрасывать — глупость. Растлева-али. — тянет. — Что в семьях было, о том не будем, Содом и Гоморра вам позавидуют, они были люди древние, темные, простые и без выдумки. Ну, пленных и лазутчиков вы казнили чисто, а вот с заподозренными на улицах что было, а? Чей это там глаз засушенный у водовоза на веревочке висит? Так чего тут не делали еще?

Сначала Асторре — князю Асторре, при всех регалиях, включая венец и кресло из слоновой кости — было смешно. Уж очень напоминал ему доминиканец, отец Маурисио, кое-кого из докторов — вот точь-в-точь приглашенное светило, тщащееся заставить знатного, но глупого пациента внять, проникнуться и делать, наконец, что сказано.

А потом подошло к горлу.

— Чего не делали? — усмехнулся Асторре, и по глазам монаха прочел, что улыбка, видно, вышла нехороша. — Не отнимали хлеб у бедных. У богатых тоже не отнимали. Не грабили складов. Не разоряли домов. Не оставляли соседа без помощи и без крова, а вдов и сирот без еды и защиты. Не выдавали товарищей врагам. Не перекладывали на других свою долю труда и опасности. Не отступали. Не отчаивались. Не нарушали слова. Мои подданные, святой отец, быть может, плохие и страшные люди, теперь, наверное, совсем плохие и страшные. Но они хорошие граждане. Лучшие на этой земле.

— Если бы делали, — неожиданно бойко отвечает, потрескивает мореная в морской воде кривая ветка, — если бы и это делали, так быть бы сему месту уже в адском огне. И жители здешние — не худшие из людей, да и для худших путь к спасению всегда открыт. Прежде всех прочих с Христом в раю был разбойник. Только найдут ли ангелы, если сойдут сейчас в этот город, хоть десяток праведников? — задирает подбородок отец Маурисио. И прибавляет: — А если завтра сойдут?

— Не знаю, — пожимает плечами князь, — вам видней. Простите меня, святой отец, но я вас не совсем за этим звал. Мне не нужно рассказывать, что сталось с городом, я уже понял достаточно. Мне не нужно рассказывать, чем это грозит — я знаю. Мне нужно, чтобы вы, чтобы Трибунал в вашем лице убедил моих граждан, что все это время мы вели не одну войну, а две. И если первый враг пришел открыто, был уверен, что действует по праву, и ни на йоту не отклонился от правил войны, то второй… второй покусился на то, что вообще не должно быть подвластно человеку. Я хочу, чтобы вы заставили их понять: единственный способ не проиграть вторую войну — это покончить с первой. И чтобы вы заставили их увидеть цену поражения.

— Князь… — говорит, распрямляя спину доминиканец. — Ты понимаешь, чего просишь? — Вряд ли это оговорка; Трибунал всегда подчеркивает, что их власть как минимум равна власти светских владык. — Я скажу городу, что среди них есть не только грешники, но злокозненные слуги Сатаны — и это правда, но во что уже сотворенное зло превратит эту правду? Я скажу на закате, а на рассвете мы все будем ввергнуты в геенну, ибо пролитая кровь невинных тяжелее свинца. Я стану ходить по улицам, чтобы учуять следы малефиков — а город увидит и примется помогать мне?

Он, наверное, знает, о чем говорит — очень честный очень старый человек с толедским выговором. Он, должно быть, видел, как Трибунал входит в город, и безумие входит в город по следам Трибунала, и мать доносит на сына, а отец на дочь. Отец Маурисио не хочет такого для Фаэнцы — а говорят, что доминиканцы одержимы властолюбием и готовы обвинить в колдовстве любого, за мелкое суеверие, за показанные Сатане «рожки». Должно быть, Фаэнце повезло хоть в этом. Милость Господня бесконечна; и везение в отсутствие руки Варано — вполне возможная вещь.

Начиная разговор, Асторре спросил — не знает ли святой отец, за что был повешен предатель? Старик удивленно приподнял почти лысые брови, пошмыгал носом и сказал: «Будучи верным сыном и знаменосцем Церкви, герцог Беневентский не желает принимать услуги негодяя, который нарушил клятву, данную кровью Христовой». Все стало ясно, и остался только один вопрос — «Мы прокляты, святой отец?». Ответ оказался неожиданно длинным.

— Вы, святой отец, скажете не городу. Сначала вы скажете — городскому совету. У кое-кого из них найдутся… причины поверить вам. Вам несложно будет эти причины увидеть.

Нужно было все-таки казнить этих жертвователей; казнить или… изгнать из города — со всем, что они натворили, а перед тем допросить и узнать имя доброго советчика. Но теперь старое незаконно прощенное преступление пригодится, заткнет рты особо рьяным сторонникам борьбы до последнего жителя Фаэнцы.

Многое нужно было сделать в свое время — и ведь хотелось же, каждый раз хотелось поступить правильно, нерасчетливо, но по долгу и совести; вот и расплата за хитроумие, за уговоры: «политика требует», «править — не копьем колоть», «простота хуже воровства».

— Горожане разорвут совет в клочья, решив, что они принудили тебя к сдаче, князь. Тебе надлежит говорить с городом, и мне придется, и я напугаю их — и скажу, что спасение только в прекращении сопротивления Церкви. А ты, князь, только покоряешься воле матери нашей Церкви, чтобы уберечь их от адской бездны — и их долг повиноваться тебе, — спокойно говорит отец Маурисио, потом с резким хрустом склоняет голову к плечу. — Может быть, зла больше, чем я думаю, и они захотят взять мою жизнь, и тогда мы уж точно провалимся. Все.

Ему, кажется, интересно, на что это будет похоже.

— Не провалимся, — качает головой Асторре. — Не провалимся, это я вам обещаю. А, когда станет можно, они узнают, что у нас есть враг — и что до этого врага можно добраться. Вы поговорите со всеми, а потом отнесете мои условия. Я знаю, что предложит нам мать наша Церковь, я хорошо изучил… ее представителя. Но сверх этого я хочу еще одного. Я хочу всех, кто посягнул на моих людей. Всех. И мы с братом должны это увидеть. Большего… — дергает ртом князь Фаэнцы, — я не потребую. Незачем попусту доводить людей до клятвопреступления.

* * *

Джанпаоло Бальони недолго жалел, что встречать старого доминиканца и везти обратно в лагерь отправили именно его. Он перестал жалеть почти сразу, когда ему сказали, что он будет сопровождать не только монаха (дело нужное, вдруг опять со стены